Я не уверен, что те две странички, которые оказались в моём распоряжении, содержат полную версию интервью, опубликованную в журнале. Уж очень неожиданно и без вступления всё начинается. Хотя заголовок на первой странице присутствует. Он такой: «Аллан Шортер и Магнетический монстр». Там ещё есть несколько ч/б фотографий, снятые, по всей видимости, в процессе: Аллан курит и разговаривает. По прочтении текста мне очень захотелось узнать, что же такое интересное он курил
Записано на магнитофон Даниэлем Бержером и Аленом Корно 18 мая 1966 года в Нью-Йорке. Опубликовано в журнале
JAZZ HOT No.232 в июне 1967 года. (
перевод с французского)
"Законность! Вот на чём американцы повёрнуты. Законность как критерий оценки всего. Всё должно быть по закону. Но подождите, тут у меня большие сомнения: что под всем этим подразумевается? Я с этим абсолютно не согласен. Просто не могу согласиться, вот и всё. Посмотрите на Альберта Айлера: он начинал с того, что играл «Summertime» и всё такое. Да и сам я несколько раз, для себя, играл «Airegin» Сонни Роллинза. Это здорово, между прочим… тунтатуда бимпапуда тиндада, сыграть иногда такое…
Сидел я как-то в баре совсем один. Думал о чём-то очень. В ушах вдруг - словно звон какой-то. Мало-помалу я стал различать то ли мелкую дробь, то ли стрекотание, которое стало чётче и перешло в тип-тибап, тип-тибап, тип-тибап, - что-то вроде этого. Я не совсем понял, что это на меня нашло, но заметил, как одна из моих ног делает какие-то непроизвольные движения. Подавальщица посмотрела на меня с некоторым беспокойством. А потом - снова эти тип-тибап, тип-тибап. Потом – раз, и одним ударом я услышал будто издалека: ту-туда, ту-туда. Из этого вдруг получилось «жу-томпэ», «жу-томпэ», и уже потом – «жу-тромпетт», «жу-тромпетт», «жу-тромпетт»… (что означает по-французски «играй на трубе» - прим. пер.) Я вышел из бара словно на автомате. Тут же пошёл и купил трубу. И сразу начал на ней играть. Вот так это случилось. Совсем просто…
Да вот, послушайте ещё одну историю: два года назад я посмотрел по ТВ один фильм, «Магнетический монстр», там был кусок урана, который пытались… или, скорее, это была такая магнитная штуковина, которая появлялась то тут, то там, росла и, представляете, трансформировалась в конечном итоге в огромный сгусток энергии! Понимаете, о чём я? И, чтобы питаться, ему нужно было электричество или любой источник света, даже горящая сигарета, или вся энергия человека. Короче говоря, само существование жизни на планете было поставлено под угрозу. Учёные придумали перекормить чудовище, чтобы оно лопнуло и погибло. Для этого решили использовать самую мощную электростанцию в Канаде. Они незаметно переключили пульт управления в аварийный режим, а сами спрятались под землёй. Для меня всё происходящее на экране опять рождалось из музыки. Огромная лаборатория, в которой слышится сигнал «буинн-ииннн-ииннн-ииннн… буинн-ииннн-ииннн-ииннн…», как в гигатской спирали. На экране – большая светящаяся сфера, вращающаяся вдоль спирали: буинн-ииннн-ииннн-ииннн… Нечто вроде первичной формы, да, которая просуществовала десять лет. Потом внезапно разделилась надвое: буинн-ииннн-ииннн-ииннн… , а потом – тхинн-хинн-хинн, а всё вместе – буии-тхинн-иинннхинн иинннхинн… ну и так далее. Фантастика. Звуковые переотражения. А откуда-то снизу – другая музыка, набирающая силу и присоединяющаяся к общему звучанию. Я сказал себе: вот как надо. Понимаете? А потом главному герою, который к концу фильма остался, естественно, цел и невредим, удалось заставить учёных, которые создали это чудовище, уничтожить его. Громадный взрыв, и всё разлетается на куски. На маленькие фрагменты, создающие тот же звук, повторяемый тысячи раз. Вот тогда-то я и сдрейфил. Как будто звук проник ко мне в комнату, оказавшись прямо передо мной. О, да! Это было ужасно... А однажды я видел фильм с Франкенштейном, Волком-оборотнем и Мумией. Все трое сразу! Музыка для каждого разная, а в конце они сражаются друг с другом, и их музыки – тоже! Вот же, блин! Я смотрел это с моим братом, Уэйном Шортером, Ему тогда было восемь, а мне - девять. Мы тогда много чего смотрели вместе, и всегда больше, чем следовало, потому что каждый фильм, как правило, длился не более полутора часов, а до прихода родителей всегда оставалось часов пять или шесть.
Мой брат! Однажды мы говорили с ним о Стравинском. Этот мерзкий ублюдок Стравинский. Он всегда был и будет. Понимаете, вечно живой. Уэйн рассказал мне, что Стравинский сочинял несколько пьес одновременно, и всё такое. А я ему ответил, что уж лучше бы он сосредоточился на себе самом, на той части себя, которая ничего о Стравинском не знает. Весь тот хлам, который есть в тебе! Я предпочитаю Стравинскому хлам, который во мне. Это одновременно очень легко и очень сложно. Рассуждать абстрактно, когда речь идёт об использовании технических приёмов, это нормально. Но если говорить не о технике, то можно ли рассуждать абстрактно? То есть, вообще не принимая в расчёт собственное я? Время, которое мы придумали, то есть время на часах, - это только время, которое нами движет… Когда я умру, другой женщине будет суждено вынашивать меня! Это фраза из Дюбуа. Ну ладно, мне пора. Надо идти. Кое-что из того, что я тут говорю, я и сам не понимаю. Или не совсем понимаю. Я не знаю, почему говорю те или иные вещи. Если бы я должен был объяснять самому себе то, что собираюсь сказать, мне пришлось бы просить вас повторить то, что я только что сказал, и, возможно, я сам бы ничего не понял. Это как с Мессией. Многие вещи заставляют думать меня, что Мессия больше уже никогда не придёт…
Подержи-ка кота, а то он тоже всё порывается покурить мою сигарету
Нужно понять Сонни Мюррея. Он никому не доверяет. Его детство… Бедность, насилие. Когда с ним впервые встретился, он рассказал мне, как ему пришлось заложить в ломбард свои барабаны, Ладно, понятно. Но он всё говорил и говорил! Сонни, он всегда говорит слишком много. Но его можно понять. Когда он был в Филадельфии, он чуть с голоду не подох, потому что играл он, по правде, не очень хорошо. У него не было стиля. Ни с кем не мог сыграться. Однажды из-за этого он даже угодил в каталажку. Я, впрочем, тоже. Ах, ах, ах! Но… как только я его впервые увидел, он сразу начал мне плакаться, что его жена ждёт первого ребёнка, а у них уже два месяца нет ничего кроме картошки. И, спрашивается, какого ребёнка он в итоге получит: похожего на картошку или на что? В другой раз мы с ним встретились в Виллидж, а он мне и говорит: «Эти козлы вообще не просекают то, что я хочу играть». Вот так то. Он делал какие-то рисунки, что-то вроде диаграмм. Однажды перед концертом он показывает мне один такой «Я хочу сыграть вот это». На рисунке – кусок какой-то кривой линии. Ну, посмотрел я на неё. «А от меня-то ты что хочешь, Сонни? Чтобы я врубился в эту штуковину? Твоя картинка не слишком греет мне душу»…
Однажды вечером иду я по тротуару, и вдруг рядом со мной останавливается какая-то колымага. Из которой кричат: «Тащи-ка сюда свою задницу!» Ну, я и делаю, что мне сказано. В машине – трое парней, а за рулём – Майлз. Он даже не оборачивается ко мне и говорит своим гадким голосом: «Эй, Шортер, придурок долбаный, ты скоро закончишь играть всякую хрень? Это же просто пакость какая-то». Остальные молчат. Очко у меня сыграло, конечно. Майлз – просто дьявол, когда ему кто-то не по душе…
А потом как-то, уже в другой раз, он заболел; мой брат вдруг приходит ко мне и говорит: «Сегодня вечером будешь с нами играть в Виллидж Вангард вместо Майлза». «Согласен, - говорю, - но буду играть по-своему». Это было круто, я играл то, что хотел. Но Майлз-то этого не слышал. «Шортер, опять ты играл всякую дрянь. Ну, смотри у меня» Да уж… Майлз - он такой.. злой, как собака".
